После распада Советского Союза президент Казахстана Нурсултан Назарбаев и сложившийся внутри его политического режима класс капиталистов укрепил среди казахстанцев идею, что благополучие — как их собственное, так и всей страны — больше не будет зависеть от политики государства.

Советский проект показал, что добиться полностью справедливого общества нельзя. Поэтому максимум, к которому, согласно многочисленным выступлениям Назарбаева, может стремиться независимый Казахстан — это создание узкого класса богатых и широкой прослойки среднего класса. Остальные граждане должны сами помочь себе в том, чтобы попасть в одну из этих групп.

Государству же необходимо стремиться к максимизации роста экономики. Именно через увеличение экономического пирога Назарбаев (как и нынешний президент Касым-Жомарт Токаев) намеревался удовлетворить запросы граждан на справедливость.

Спустя 33 года развития государству действительно удалось нарастить показатель ВВП — более чем в 10 раз до $261,4 млрд. В этом ему помогло повышение глобального спроса на нефть и вызванное этим повышение цен на сырье.

Но положение большей части граждан это не улучшило. Напротив, в Казахстане резко возросло социально-экономическое неравенство: 10% самых обеспеченных людей сегодня владеют более 60% богатства страны. Доходы большинства граждан составляют 150-190 тыс. тенге в месяц ($300-$400). А несколько миллионов человек не имеет постоянного рабочего места.

Несмотря на то, что в номинальном выражении экономика продолжает расти, экспертное сообщество уже больше 7 лет обсуждает проблему тупикового направления развития Казахстана. Но в основном оно ограничивается тезисами о скором исчерпании нефтяной экономики или стагнации доходов среднего класса.

Моя статья отвечает на этот вопрос отрицательно. Аргументы, изложенные в ней, касаются не узких проблем экономической политики Казахстана. Я пытаюсь обозначить структурные причины, которые заведомо ограничивают эффективность любой политики.

Выводы восточноевропейских социологов показывают, что фокус властей постсоветских стран на среднем классе оказался ошибочным не потому, что им не хватило политической воли на создание условий для его расширения.

Незападные экономики обычно разделяют на полупериферийные и периферийные. Полупериферийные, как поясняет социолог Агнес Гадьи, отличаются от периферийных своей неоднородностью: они могут совмещать высокотехнологичные производства с феодальными формами хозяйства, а части населения могут быть доступны товары престижных западных брендов. Тогда как периферийные государства в основном воспринимаются как база дешевой рабочей силы или ресурсов.

Вопрос отнесения Казахстана к полупериферийным или периферийным странам довольно сложен, и исследователи еще не дали на него точного ответа. С одной стороны, после распада СССР в Казахстане снижается индекс экономической сложности. С другой, труд в стране нельзя назвать дешевым. Более того, в Казахстане сложилась узкая прослойка среднего класса, уровень потребления которой сопоставим с уровнем жителей западных стран.

Средний класс в полупериферийных и периферийных странах имеет жесткие лимиты расширения. Более того, большая часть его представителей вынуждена прибегать к недемократическим способам распределения общественного богатства для улучшения собственного благосостояния. Например, к участию в системе покровительства, которая может существовать только за счет эксплуатации или вытеснения остальных социальных групп из системы перераспределения общественных благ.

Однако само обещание того, что каждый способен стать представителем среднего класса создает иллюзию возможности бесконечного развития, которое легитимирует мировую капиталистическую систему. Но и у нее появляются пределы, лишающие незападную часть мира перспектив на развитие.

Эти пределы объясняются стагнацией инвестиционной активности корпоративного сектора по всему миру. Тогда как от нее зависит рост глобальной и локальных экономик, наряду с занятостью и доходами людей. Пока объем инвестиций был высоким, а конкуренция оставалась умеренной, мировая экономика шла вверх. Вместе с ней увеличивалось и благополучие некоторых слоев западных и незападных обществ.

Со снижением инвестиций и роста глобальной экономики, а также усилением конкуренции на международных и локальных рынках, снижаются и без того невысокие шансы на улучшение качества жизни в полупериферийных и периферийных странах. Следовательно, капиталистический вектор развития становится все менее привлекательным и результативным для незападных стран. Это уже создает потребность в поиске нового проекта гегемонии, то есть логики организации социально-экономических отношений.

В постсоветских странах, включая Казахстан, на глобальный кризис гегемонии наслаивается и локальный. После провала советской модели развития и проведения «рыночных» реформ постсоветские государства не смогли до конца укоренить у себя капиталистическую траекторию развития. Большая часть жителей этих стран не готова принять резкое социально-экономическое неравенство, возникшее в результате «рыночных» преобразований.

Важнейшим проявлением этого кризиса становится бонапартистский политический режим, установившийся в большинстве стран бывшего СССР. Его суть состоит в том, чтобы постоянно балансировать интересы большинства населения, проигрывающего от рыночных реформ, с интересами различных фракций правящего класса, заинтересованных в углублении капиталистической системы. Иными словами, бонапартистские режимы всеми силами пытаются предотвратить эскалацию конфликта в обществе для удержания статус-кво.

Но как показывает практика, рано или поздно они терпят неудачу. Недовольство бедной части общества выливается в массовые протесты с революционными намерениями. Однако смена режима и кратковременное улучшение ситуации с коррупцией — это максимум изменений, к которым они приводят. Протестующие оказываются неспособными предложить масштабную программу трансформации общественного порядка.

В результате кризис гегемонии только усиливается. И без ее смены возможности для построения более справедливого общества на базе нынешней социально-экономической системы выглядят незначительными.

Во время послания народу Казахстана в 1997 году Нурсултан Назарбаев представил первую для страны комплексную стратегию «Казахстан 2030». К тому моменту он почти полностью сконцентрировал власть в своих руках и провел важную часть неолиберальных реформ, в частности дерегулировал цены на товары и услуги, приватизировал часть крупных коммунальных и промышленных предприятий, ослабил трудовое законодательство.

Эти преобразования он подкрепил заявлением о том, что государство больше не намерено играть роль опекуна, которую ему предписывала советская идеология. Повышение благосостояния советских граждан через перераспределение ресурсов государством, по его словам, не оправдало надежд, поскольку создавало условия справедливости лишь среди одинаково бедных.
Поэтому гражданам Казахстана теперь предписывалось самим нести за себя ответственность, а государству — занять минимальное место в их жизни.

Взять на себя ответственность означало научиться обращаться с кредитами, развивать бизнес, искать инвестиции и накапливать капитал. Политические же способы отстаивания права на социальную защиту и лучшую жизнь он назвал неприемлемыми.

«Если различные группировки, независимо от того, что их объединяет — политическая идеология, религиозные, этнические или классовые интересы, — находятся в состоянии противодействия, это приведет к опасной ситуации, при которой народ будет отвлекаться от цели — достижения общего блага», — говорил он.

Государство же должно обещать только экономический рост, помогая в организации новых рынков и устраняя ненужные барьеры для предпринимательской активности.

Роста экономики действительно удалось добиться. С 1997 года ВВП Казахстана – благодаря скачку цен на нефть в 2000-е годы и увеличению ее доли в структуре казахстанского экспорта до 40-50% – вырос почти в 12 раз до $261,4 млрд. Но этот эффект почувствовали немногие, о чем свидетельствуют данные по экономическому неравенству.

Согласно исследованию Halyk Finance, в 2022 году 10% наиболее обеспеченных людей владели более 60% всего богатства Казахстана, тогда как 1% самых богатых – около 30%. В результате на одного человека в Казахстане приходится в 23 раза меньше активов ($30 тыс.), чем на одного человека в Норвегии ($690 тыс.), другом крупном экспортере нефти.

На протяжении всего периода правления Назарбаев утверждал идею о том, что экономическая свобода, никак не сдерживаемая государством, — залог благополучия всех жителей страны. И даже если ею может воспользоваться небольшая прослойка людей, их богатство начнет перетекать по экономической системе ко всем остальным. От каждого требуется лишь усердно трудиться и стать профессионалом.

О том, что это не так говорят и данные о неравенстве доходов. Номинальный доход основной части казахстанцев в I квартале 2024 года составил порядка 198 тыс. тенге ($440) в месяц. В сентябре 2023 года Национальный банк Казахстана пояснял, что почти четверть суммарных доходов населения приходится на самых богатых людей в стране. Тогда как 10% наименее обеспеченных граждан получали около $100 в месяц на человека.

Более того, государство не смогло создать достаточное количество рабочих мест даже внутри сырьевой экономики. На начало 2024 года в Казахстане было зарегистрировано около 9 млн экономически активных граждан. Безработными среди них были 5% (порядка 450 тыс. человек).
В действительности безработица, согласно анализу компании KPMG, может быть гораздо выше. Если отнести к этой категории временно незанятых или непродуктивно самозанятых граждан, то реальный уровень безработицы может достигать 20% экономически активной части населения (около 2 млн. человек).

Более того, в Казахстане укрепилась тенденция, которую аналитики называют «работающей бедностью». Она тоже распространена среди самозанятых, которых официально в стране примерно 2,1 млн человек. Почти половина из них едва получает более 100-150 тыс. тенге ($200-$300), доходы еще 350 тыс. человек — ниже прожиточного минимума в 43 407 тенге (примерно $95).

Но могло ли все сложиться иначе?

С момента обретения независимости Назарбаев регулярно говорил, что основным фокусом экономической политики должно стать приумножение среднего класса.

«Если Казахстан будет государством тонкой прослойки богатых, то <...> он в лучшем случае обречен на прозябание. Государством бедных мы уже побывали. Государство должно отражать прежде всего интересы среднего класса — фермеров, “белых” и “синих” воротничков, интеллигенции, мелкой буржуазии», — декларировал он в 1997 году.

Подобная ориентация — не какой-то особый путь для Казахстана. Появление и постоянное расширение зажиточного среднего класса, как пишет социолог Агнес Гадьи в книге «Политэкономия политики среднего класса», было главным обещанием капиталистической системы, в которую после распада СССР начали встраиваться почти все входившие в него государства.

Экономика каждой постсоветской страны должна была чем-то дополнить сложившиеся в капиталистической части мира цепочки производства и поставок, будь то сырьем, рабочей силой, производственными мощностями или инфраструктурой.

Казахстан оказался встроен в мировую экономическую систему как источник доступных ресурсов (прежде всего нефти, металлов, зерна), а со временем и как рынок сбыта качественной и высокотехнологичной западной продукции.

Но этому соединению должен был сопутствовать отказ от перераспределения социальных благ государством, а также согласие открыть собственные рынки для международной торговли и иностранного капитала.

Этот подход сильно отличался от логики развития, ставшей ориентиром для многих небогатых стран после Второй мировой войны. Ее целью было создание массового общества потребления на основе крепкой индустриальной экономики, которая могла быть построена с помощью закрытия собственного рынка и активной распределительной роли государства.

Капиталистическая модель предполагала, что открытый рынок и отказ от перераспределения социальных благ должны были создать отрасли экономики, профессиональную среду и рабочие места для приумножения среднего класса. Однако возможности для этого оказались не безграничны.

Пределы расширения среднего класса устанавливала сама финансово-экономическая система, куда нужно было встроиться постсоветским странам. А позиции, которые доставались в ней полупериферийным и периферийным государствам, были почти монолитными.

Причина этих ограничений состоит в том, что лидерство одних стран прямо зависит от того, что другие государства занимают менее выгодное или подчиненное им положение внутри международной иерархии. А место в иерархии определяет то, какие отрасли будут доминировать в экономике и до какой степени ей удастся развиться.

До 1980-х годов положение небогатых государств было более мобильным. Система, альтернативная капиталистической, позволяла странам преуспевать за счет их органического встраивания в региональные производственные цепочки. Они дополняли друг друга, а не конкурировали между собой.

Тогда как капиталистическая система исключала возможность такой настройки мировой экономики, в которой каждая страна могла бы занять достойное место и получать отдачу, соответствующую ее вкладу.

В силу ограниченного потенциала развития полупериферийных или периферийных экономик при капиталистической системе, ориентация на средний класс порождает структурные диспропорции между разными слоями населения этих государств.

Средний класс в небогатых странах, оглядываясь на образ жизни среднего класса западных государств, стремится к получению большей выгоды в рамках узкой экономической среды. Это заставляет его ожесточенно конкурировать с другими социальными группами, прежде всего с наименее обеспеченными.

Нередко это оборачивается созданием недемократических способов перераспределения общественных ресурсов. Например, выстраиванием неформальных отношений с чиновниками/бюрократией и крупным бизнесом. Этот административный ресурс позволяет им иметь доступ к преференциям и источникам ренты без всякой конкуренции.

В Казахстане, как пишут исследователи Эльмира Сатыбалдиева и Балихар Сангера в своей книге «Капитализм рантье и контрдвижения в Центральной Азии», первые рантье (класс собственников, имеющий постоянный денежный поток благодаря владению активами) использовали номенклатурные позиции, связи с ее представителями и знания об отраслях, чтобы заполучать ресурсы и активы в разных секторах экономики — от горно-металлургического до телекоммуникационного.

Другие рантье, как отмечает в своей книге «Хаос, насилие, династия» политолог Эрик МакГлинчи, полагались на близость к семье Назарбаева и участие в патронажных сетях (группах элит, где лояльность вышестоящей фигуре во властной вертикали вознаграждается определенными привилегиями), выстроившихся вокруг бывшего президента. В отдельных случаях активы доставались им с помощью мошенничества, коррупции, рэкета или прямого насилия.

Гадьи выводит эту теорию из своего анализа практик культивирования среднего класса в Венгрии и Румынии. Ее применимость к Казахстану должна проверяться полноценными эмпирическими и сравнительными исследованиями, которых пока не проводилось.

И что он не ведет к построению справедливого общества с более равным распределением общественных благ. Особенно после мирового финансового кризиса 2008 года, от последствий которого до сих пор не может восстановиться средний класс во многих странах мира.

Однако само обещание того, что каждый житель полупериферийных и периферийных стран может стать единицей среднего класса со всеми характерными для него нормами потребления дает легитимность капиталистической системе и позволяет ей воспроизводиться. В том числе в странах, где она доказала свою несостоятельность.

Но это, вероятно, не продлится долго.

В 1997 году Назарбаев делал свое обращение на фоне набирающей обороты капиталистической глобализации. Тогда все страны были одержимы идеей роста экономики, которая обещала повсеместное увеличение занятости и доходов. И в тот период мировой истории для таких надежд были основания.

После инфляционного и долговых кризисов 1970-1980-х годов, и последовавшего за ними неолиберального поворота, западные государства стали активно переносить производства в полупериферийные и периферийные страны, а также подавлять собственные рабочие и профсоюзные движения, которые в коалиции с другими прогрессивными силами требовали высоких государственных расходов на социальное обеспечение.

Когда крупный бизнес подавил рабочий класс и перенастроил политические системы центральных для капитализма стран в выгодном для себя ключе, он получил большой запас дешевых рабочей силы и снял с себя бремя высоких налогов. Это помогло как преодолеть кризисы, так и запустить очередной цикл роста глобальной и локальных экономик.

Рост экономики подогревал инвестиционную и деловую активность крупного бизнеса, которая в итоге способствовала увеличению благосостояния жителей многих государств. Нефтяной бум, позволивший казахстанской экономике оправиться после распада СССР и проведения неолиберальных реформ, объясняется этой динамикой.

Так в мире утвердилась капиталистическая гегемония — система принципов организации общественных отношений, заданных преуспевающими странами, которым готовы — без принуждения, но иногда с какими-то его формами — следовать полупериферийные или периферийные государства в надежде добиться тех же социально-экономических результатов.

Однако после кризиса 2008 года этот сценарий развития мировой экономики начал выдыхаться. Как показывает социолог Дилан Райли в статье «Капитализм и демократия» и лекции «Кризис демократического капитализма», в период кризиса и последующие годы крупный бизнес по всему миру стал активно использовать политические механизмы для получения прибыли и накопления капитала.

Помимо налоговых послаблений корпоративный сектор получает от государств дешевые займы и возможности для приватизации активов ниже рыночной стоимости. А в критических ситуациях, например, при надувании пузырей на фондовых биржах или массовых неплатежах по ипотеке, правительства всегда готовы прийти к компаниям и банкам с большими пакетами финансовой помощи.

Но по мере роста конкуренции на локальных и зарубежных рынках накапливать капитал корпоративному сектору становится все сложнее. Это сказывается на инвестиционных возможностях корпоративного сектора по всему миру и, как следствие, улучшать материальное положение людей. В том числе жителей незападных обществ.

В Казахстане этот кризис имеет дополнительное измерение вследствие провала советского режима гегемонии, главным стремлением которого было создать бесклассовое коммунистическое общество.
Однако, как пишут социологи Владимир Ищенко и Олег Журавлев в статье «Постсоветский порочный круг», замещающий его капиталистический режим не был признан большинством жителей постсоветских стран. Прежде всего потому, что они не готовы принять неравенство, возникшее после перераспределения общественных благ в пользу богатых, о которой говорилось ранее.
Следствием этого комплексного кризиса гегемонии стало утверждение бонапартистских политических режимов в большинстве постсоветских стран, которые не вошли в состав Евросоюза. Во главе таких режимов стоят бонапартистские правители, которые пытаются балансировать интересы различных фракций правящего класса и подчиненных групп населения — непримиримые по своей сути.

Бонапартистские режимы полагаются не на лидерство над конкурирующими фракциями правящей элиты и остальными классами, обусловленное социально-экономическими успехами. Они опираются на пассивное согласие большинства, которого добиваются различными электоральными уловками и формами принуждения. Выстраивая систему покровительства, они «покупают» согласие у бюрократии, крупного бизнеса, мелких предпринимателей и среднего класса.

Несмотря на то, что жители постсоветских стран в массе своей не доверяют правящим режимам, они склонны поддерживать их, опасаясь потери даже этой хрупкой стабильности. Бонапартистские лидеры регулярно запугивают людей именно нестабильностью, напоминая об ужасах безработицы, низких доходов и бытовой разрухе 1990-х годов.

Но тем самым бонапартистские лидеры лишь консервируют кризис гегемонии, а не предлагают полноценное решение в виде замены капиталистического порядка на прогрессивную альтернативу. И уже это ведет к постоянным межклассовым конфликтам, что ударяет по главному источнику легитимности бонапартистских лидеров — стабильности.

В ряде постсоветских стран — Украине, Беларуси, Молдове, Армении, Грузии, Кыргызстане, а в 2022 году и в Казахстане — население выступало против бонапартистских режимов, участвуя в массовых протестах с революционными стремлениями. Однако ни в одном из случаев протестующим не удалось добиться смены общественного порядка.

Большинство протестующих надеются, что их жизнь преобразится от одних только массовых протестов. Но это невозможно сделать без предложения амбициозных и социально ориентированных программ переустройства общества. Тогда как их политические требования ограничиваются в основном желанием встроиться в ядро ведущих капиталистических стран и избавиться от коррупции.

И даже когда протестующие свергали бонапартистских лидеров и добивались преследования людей из их ближайшего окружения, они оставляли возможности для других представителей правящего класса присвоить власть. В результате недовольным гражданам постсоветских стран удавалось лишь временно улучшить ситуацию с коррупцией и выторговать что-то незначительное для среднего класса.

Подобные протесты повторяются и будут повторяться именно потому, что они оставляют нерешенной проблему гегемонии. Смена политического режима ничего не меняет, потому что, как показывает опыт Казахстана, режим-преемник по преимуществу сохраняет приверженность институтам и политическим практикам режима-предшественника.

Замена одного бонапартистского лидера на другого лишь усугубляет кризис гегемонии. И без ее смены шансы каждой из постсоветских стран на построение более справедливого общественного порядка для абсолютного большинства граждан кажутся близкими к нулю. Или вообще невозможными.

Выход из сложившейся ситуации, на мой взгляд, лежит в реидеологизации понятия справедливости, которое намеренно избавляли от идеологических коннотаций после распада СССР. Поскольку капитализм и либеральная демократия одержали верх над всеми альтернативными идеологиями, потребность в идеологическом самоопределении отпала.

Но на примере постсоветского пространства мы видим, что капитализм и либеральная демократия порождают лишь неравенство и бонапартистские режимы, никак не решая ситуацию затяжного социального кризиса.

Понятию справедливости важно вернуть утраченное значение «благополучия для всех». Его необходимо взять на вооружение как гражданскому обществу (в самом широком его составе), чтобы выработать программы нового социального порядка, так и несогласным общественным движениям, чтобы предъявить эти программы в качестве своего основного требования.